Евтушенко рассказывал, что будучи на встрече с его читателями в Киеве, познакомился с молодым начинающим поэтом. И тот случайно, в разговоре, упомянул о Бабьем Яре.
Евтушенко попросил показать ему это место.
Когда они прибыли туда, он был поражен увиденным.
На месте трагической гибели тысяч людей была городская свалка!!!!!
Все время подьезжали грузовики с дурно пахнушим мусором и выбрасывали его во рвы Бабьего Яра.
Поэт говорил, что он понимал в какое время он живет, он и не ожидал увидеть там памятник или обелиск, но свалку!!!!!
Это было уже выше его понимания ...
Он говорил, что почувствовал, что это значит, когда волосы на голове шевелятся от ужаса....
Вернувшись в гостиницу, он за ночь написал свой " Бабий Яр".
Назавтра он прочитал это стихотворение на встрече с его слушателями. Зал сначала замолк, а потом взорвался аплодисментами...
На сцену поднялась старенькая, маленькая женщина. Она молча поцеловала поэту руку. А потом рассказала, что она одна из тех немногих, кто выбрался из кучи мертвых тел той страшной ночью....
Высокопоставленный партийный чиновник вызвал поэта на ковер. Пригрозил, что отменит его дальнейшие встречи с киевлянами,если он посмеет и дальше читать это стихотворение.
Евтушенко кричал, доказывал, угрожал " позвонить кому надо"...вообщем отстоял себя в Киеве...
А когда он вернулся в Москву, сразу отвез свое произведение в "Литературную газету".
Главный редактор прочел, долго молчал, потом сказал - " Гениально, Женя...Это бомба...но печатать не буду. Ты знаешь почему.."
Евтушенко ему возразил- если не ты, так кто??
Короче, они еще долго говорили, а потом глав.редактор попросил его посидеть в коридоре. Он сказал, что ему надо вызвать жену в редакцию для разговора.
Евтушенко удивился,
-Почему жену?
Косолапов, так звали редактора, ответил:
-Ты знаешь, что меня уволят после этого. Это значит, что я потеряю работу. А это повлияет на семейный бюджет. Моя жена должна знать об этом и быть согласна на такие перемены.
И Евтушенко сел в коридоре ждать.
Тем временем, редактор распорядился отдать стихотворение в набор, чтобы успеть к утреннему выпуску газеты. Если жена не согласится - разберем набор.
Через какое то время приехала жена Косолапова. Она была крупная женщина, такая "Поддубный в юбке".
Всю войну медсестрой прошла, вытаскивая на себе раненных..
Больше часа они беседовали за закрытыми дверями.
За это время к Евтушенко начали выходить работники типографии, наборщики.
Вынесли ему рюмочку водки, черный хлеб, выпили вместе за помин души всех убиенных...Некоторые плакали..
Жали поэту руку, обнимали...
Очень сильное впечатление на них произвел его "Бабий Яр"..
Через час с небольшим вышли из кабинета редактор с женой.
Она подошла к Евтушенко, положила свою сильную руку на его плечо и сказала:
- Все хорошо. Мы согласны быть уволенными...
На утро газета вышла с напечатанным стихотворением..
Редактора уволили.
Евтушенко долго мурыжили в соответствующих органах...
Но народная молва разнеслась уже по всей стране.
Люди перепечатывали стихи, диктовали друзьям по телефону, учили наизусть..
Это было время оттепели...
Время надежд на перемены...
До них еще оставалось дожить.. почти 30 лет..
И потом оказаться в Израиле.
И узнать, наконец, всю правду, которую от нас всех так тщательно скрывали..
Да будет светла их память...
-----------------------------------------------—
*****
"Над Бабьим Яром памятников нет.
Крутой обрыв, как грубое надгробье.
Мне страшно.
Мне сегодня столько лет,
как самому еврейскому народу.
Мне кажется сейчас —
я иудей.
Вот я бреду по древнему Египту.
А вот я, на кресте распятый, гибну,
и до сих пор на мне — следы гвоздей.
Мне кажется, что Дрейфус —
это я.
Мещанство —
мой доносчик и судья.
Я за решеткой.
Я попал в кольцо.
Затравленный,
оплеванный,
оболганный.
И дамочки с брюссельскими оборками,
визжа, зонтами тычут мне в лицо.
Мне кажется —
я мальчик в Белостоке.
Кровь льется, растекаясь по полам.
Бесчинствуют вожди трактирной стойки
и пахнут водкой с луком пополам.
Я, сапогом отброшенный, бессилен.
Напрасно я погромщиков молю.
Под гогот:
«Бей жидов, спасай Россию!»-
насилует лабазник мать мою.
О, русский мой народ! —
Я знаю —
ты
По сущности интернационален.
Но часто те, чьи руки нечисты,
твоим чистейшим именем бряцали.
Я знаю доброту твоей земли.
Как подло,
что, и жилочкой не дрогнув,
антисемиты пышно нарекли
себя «Союзом русского народа»!
Мне кажется —
я — это Анна Франк,
прозрачная,
как веточка в апреле.
И я люблю.
И мне не надо фраз.
Мне надо,
чтоб друг в друга мы смотрели.
Как мало можно видеть,
обонять!
Нельзя нам листьев
и нельзя нам неба.
Но можно очень много —
это нежно
друг друга в темной комнате обнять.
Сюда идут?
Не бойся — это гулы
самой весны —
она сюда идет.
Иди ко мне.
Дай мне скорее губы.
Ломают дверь?
Нет — это ледоход…
Над Бабьим Яром шелест диких трав.
Деревья смотрят грозно,
по-судейски.
Все молча здесь кричит,
и, шапку сняв,
я чувствую,
как медленно седею.
И сам я,
как сплошной беззвучный крик,
над тысячами тысяч погребенных.
Я —
каждый здесь расстрелянный старик.
Я —
каждый здесь расстрелянный ребенок.
Ничто во мне
про это не забудет!
«Интернационал»
пусть прогремит,
когда навеки похоронен будет
последний на земле антисемит.
Еврейской крови нет в крови моей.
Но ненавистен злобой заскорузлой
я всем антисемитам,
как еврей,
и потому —
я настоящий русский!"
Евгений Евтушенко, 1961 год.
P.S.
Многое может проститься человеку за такие стихи!
Алексей Кирьянов